Керчь в огне. Исторический роман - Петр Котельников

В первый раз с этим благословенным городом я познакомился тогда, когда речь моя не была доступна пониманию взрослых. Просто родители мои бежали от коллективизации, а потом и от голода, из благодатных черноземных районов России, прихватив с собою и меня. Что я тогда вынес из знакомства с ним, пребывая на территории двора по Кладбищенскому шоссе, нынешней улице Мирошника. Говорили родители, что траурная музыка, сопровождавшая умершего в последний путь, всегда вызывала у меня плач. Потом мы отправились в долгое блуждание по просторам страны, стали перелетными птицами, с одним отличием, мы не строили гнезда. Где осели, там и дом. Мы не конфликтовали с Советской властью, она нас устраивала во всех отношениях. Да, и как можно обижаться на Советы, если отец за них сражался на фронтах гражданской войны! Где осели, там и дом наш, там – и Родина! Ну, как в песне той: «Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес – Советский Союз. Мы привыкли довольствоваться малым, – в этом наше великое преимущество. Все имущество наше помещается в сундуке, на сборы хватает полчаса времени. Есть еще и мешок. В нем черный чугунный котел, тренога, большая деревянная миска для вторых блюд, общая, на всех. Вилок и тарелок у нас нет, зато есть деревянные ложки. Каждый член семьи знает индивидуальные особенности своей ложки. Мы вполне обходимся без стола и стульев, хотя не отказываемся от них, если нам их предлагают.

Май 1939 года. Мы возвращаемся в Керчь. Заставила это сделать проклятая малярия. Мне от нее нет покоя 4 года, брат имеет трехлетний опыт знакомства с ней. Встречи с приступами лихорадки – через день. Все лекарства того времени оказались бессильными. Заключение консилиума врачей: «Везите детей в Крым!» Может врачи полагали, что нас повезут на Южный Берег? И вот мы десантируемся на станции города Керчь. Мне – 9 лет, давно пора в школу, принимают с 8-ми, но болезнь не дала мне такой возможности. Может, здесь повезет? На короткий период приютили родственники. Им и самим тесно, но тогда не отказывали в таком малом, следуя пословице: «В тесноте, да не в обиде». Двор, в котором живет брат моей матери – Михаил принял нас, никаких конфликтных ситуаций. Вскоре мы перебираемся в свою квартиру, ул. Гудованцева 5. Обширный, многонациональный двор стал на долгое время нашим миром. Мне с братом запрещено приближаться к воде. Мы слезно молим мать, хотя бы взглянуть на море. Разрешение дано. Мать полагает, что пребывание на свежем, пропитанным морским духом, воздухе, нам полезно. Поэтому отпускает, тем более, никаких признаков лихорадки. Не ведает она, что мы полощемся в морской воде до посинения, а, возвращаясь домой, долго смываем под водопроводным красном морскую соль с наших худеньких тел. Да, упитанными нас не назовешь. Мать и отец с признаками чрезмерного отложения жиров, а мы – конкурируем с Кощеем Бессмертным. Помню, как одна из соседок, позвала меня и, ласково погладив по головке, спросила: «Скажи, мальчик, мама у тебя родная?»

Близиться сентябрь. Меня и брата записывают в 1-б класс школы №23 им. Кирова. Ближайшая к нам, невдалеке от рыбоконсервного завода. 2- го сентября я иду во второй класс, а на первый урок второй смены в 3-а класс той же школы. Этому есть объяснение: Читаю я с 4-х лет. Болезнь оторвала от улицы. Читаю я бегло Мне знакомы Мольер и Шекспир, Дюма-отец и Вальтер Скотт. Лермонтов, Пушкин, Гарин-Михайловский, Писемский, Достоевский, Помяловский. Читал все, что попадало в руки, что приносили, ведь библиотеки я не посещал. Память- великолепная. Я неплохо подготовлен по естественным наукам, мною прочитано «Путешествие на корабле Бигль» Чарльза Дарвина. Отец подготовил меня по математике. Он – главный бухгалтер. Я великолепно оперирую десятичными дробями, о существовании которых в третьих классах и понятия не имеют. Дальнейшее продвижение по ступеням школы задержалось из-за русской грамматики. Малограмотная мать научила меня писать. Но писал я неграмотно, как воспринималось слово на слух, так оно мною и писалось. О приставках, суффиксах представления не имел. Да, что там суффиксы, если я не знал что такое подлежащее и сказуемое…

Керчь, в годы, предшествующие войне, стала крупнейшим городом Крыма, исключая Севастополь. Население ее превысило 100 тысяч человек. Город состоял из трех городских районов, одновременно являлся еще и центром сельского района, носившего тогда название Маяк-Салынского. Маяк до настоящего времени сохранил свое название, а вот Салын превратился в Чистополье. Население сельского района, несмотря на пестроту этнического состава, старалось, там, где для этого имелись условия, не смешиваться. Так, к примеру, нынешняя Горностаевка, прежде Мариенталь, была чисто немецким селом, со свойственной немцам аккуратностью налаженного быта. Крымские татары тоже обосабливались, но в отличие от немцев, оставались степняками. Ни деревца, ни кустика на целое татарское село, саманные, коричневые дома, с крохотными окнами – вот и все. Любимое занятие – овцеводство. Если село татарское располагалось рядом с русским, название села дублировалось. Скажем, нынешнее село Приозерное, носившее прежде название Чурбаш, делилось на два Чурбаша: русский и татарский. Тут были два колхоза, со своей обособленной инфраструктурой. Искать в степной части Керченского полуострова итальянцев, болгар, евреев, караимов, было бесполезно, они там никогда не жили, всегда предпочитая города. Также не следовало искать крымских татар, живущих у берега моря. Море – не татарская стихия. Греки, иное дело, селились вдоль берега моря, являясь потомственными рыбаками. Степь Керченского полуострова уныла и безрадостна. Вид сельской местности оживлял взгляд лишь весной, когда на полях появлялось много цветов, особенно красных тюльпанов. В остальные времена года местность была грустной; деревни были лишены, привычной для них картины: речки, пруда, купы деревьев. Тогда не культивировался виноград, не разводили фруктовые сады, не создавали лесозащитных полос. Не было искусственных прудов и ставков. Редкие озера были природного происхождения, а вода в них, как правило – солоноватая. И ни единого строения на берегах таких водоемов.

Даже перелетные птицы обошли их вниманием. При домиках селян небольшие огороды с того вида растительностью, которая не требовала полива и большого времени для ухода.. Все светлое время суток забирал колхоз. Крымские зимы с их нудными, мелкими, не идущими, а сеющими дождями, делавшими грунтовые дороги скользкими, в ямах и рытвинах, отрезали села от центров культуры. В редкие морозные дни земля, чуть присыпанная снегом, тоже не манила к себе. Саней в селах не было. Зимних праздников, таких, как Рождество, Крещение, не было. Домов культуры не было. Демонстрировать кинофильмы было негде, да и некому. Приезд в деревню кинопередвижки – событие неординарное, вызывало невероятный ажиотаж, особенно у юного населения. Бабам было не до кино, работы всегда невпроворот: то корова, то свиньи, и постирать нужно, да и есть приготовить?.. Иное дело главы семейств. Собирались мужики у правления колхоза, курили самокрутки из махорки, лениво разговаривали, ждали «февральских окон» (погожих солнечных дней), чтобы заняться севом яровых. Летом, прожаренная солнцем степь до светло-коричневого цвета, оживлялась, хоть и дышала жарой. Колхозники жары не замечали, памятуя, что лето зиму кормит!

Три городских района города были неравноценны, с большими территориальными разрывами, по сути представляющие самостоятельные административные образования.. Начну описание с самого малонаселенного, Орджоникидзевского. Он тогда практически только создавался. Здесь находилась ГРЭС (электростанция), одна из самых крупных в Крыму, снабжавшая город Керчь и Феодосию электроэнергией. Была здесь аглофабрика, готовившая концентрат железной руды для Мариупольского метзавода. Для вывоза его здесь был построен порт. И, наконец, в этом районе располагался судостроительный завод, выпускавший торпедные катера. На месте его потом, в семидесятые годы будет создан завод «Залив», на котором будут строить супертанкеры. Для рабочих был построен городок, из десятка полтора, трех, пятиэтажных зданий. Назывался он: Камыш-Бурун.

Территория невелика, и, как все в приморских городах, тяготело к морю. Справа от дороги, идущей из центральной части города, кроме степных просторов, ничего не просматривалось. Даже деревня Александровка, расположенная под боком Камыш-Буруна, за горами вскрышной породы, была не видна. Южнее поселка располагалось Чурбашское озеро, куда сливались отходы обогатительной фабрики. Что в них содержалось, кто знает? Только вот растительности по берегам его не было, да и живности в водах – никакой. А ведь когда-то, во времена боспорских царей, здесь был залив, кишащий кефалью. На плоской возвышенности, южнее аглофабрики, город тогда находился – Тиритака. Утопая в зелени деревьев и виноградников, славился он многими десятками рыбозасолочных ванн. На противоположном берегу залива, прямо напротив Тиритаки, еще один греческий город был – Нимфей. Тоже рыболовством занимался. Соленая рыба отсюда вывозилась в Афины. Городов тех не стало, а деревня Чурбаш заменить их не смогла. Хоть и по соседству с Камыш-Буруном, а от цивилизации на целый век отстала. По вечерам в ней загорались керосиновые лампы, роняя тусклый свет из окон. Но и они быстро гасли, в деревнях принято было с зарей подниматься, с зарей и на ночлег идти. И темень разливалась вокруг, все, скрадывая и поглощая. О том, что люди живут, возвещали по ночам петухи, да собаки.